— Давай с тобой договоримся вот как, — сказал Ёжик. — Давай говорить только дело, а просто так — не говорить.
— Как это? — спросил Медвежонок.
— Ну, мы говорим и говорим, — сказал Ёжик. — Болтаем. А ты лучше молчи, а уж если сказал — то в самую точку.
Была зима. Ёжик с Медвежонком шли по глубокому снегу на лыжах, и Медвежонок теперь думал, как бы так изловчиться, что бы такое сказать, чтобы не просто так, а в самую точку.
«Скажу: смотри, как красиво! — думал Медвежонок. — Скажет: сам вижу. Скажу: а здорово, Ёжик, что мы с тобой идём через лес! Скажет: угу. Нет, это не в самую точку. Но что же такое сказать?..»
И Медвежонок сжал зубы и нахмурился.
— Смотри, как красиво! — сказал Ёжик.
Медвежонок молчал.
— А здорово, Медвежонок, что мы с тобой идём через лес!
Медвежонок не ответил.
— Да что ж ты молчишь?
Медвежонок даже не посмотрел на Ёжика: он дал себе слово не болтать, и теперь молчал.
А Ёжик уже всё забыл и болтал без умолку. Пришли к Поросёнку.
Поросёнок был очень гостеприимный: он сразу пригласил всех к столу.
— Я очень рад видеть вас у себя в гостях, — сказал Поросёнок.
— Мы тоже очень рады, — сказал Ёжик.
Медвежонок молчал.
— Мне так приятно, что вы пришли, — сказал Поросёнок.
— Мы давно хотели, — сказал Ёжик, — но никак не могли собраться.
Медвежонок молчал.
— Очень вкусно, — сказал Ёжик.
— А вам, Медвежонок?
Медвежонок молчал.
— Медвежонок плохо слышит? — тихо спросил Поросёнок у Ёжика.
Ёжик толкнул Медвежонка под столом лапой.
Медвежонок ел, сжав зубы. Поросёнку стало как-то не по себе, что вот гость сидит, ест и не говорит ни слова, и он погромче, в самое ухо, сказал Медвежонку:
— Вам нравится мёд? Это — липовый! Прямо от пчёл!
Медвежонку очень хотелось сказать, что — да, мёд замечательный, что он давно уже не ел такого мёда, что, если сказать по правде, такого мёда не бывает, но он не был уверен, что это — в самую точку, и поэтому не сказал ни слова.
Если бы ты только знал, Медвежонок, как я по тебе скучаю!
— И я.
— Я так по тебе скучаю, что стал даже с тобой говорить во сне.
— И я.
— Однажды я тебе говорю: «Эй, ты где?»
— А я?
— А ты: «Здесь я, Ежик, здесь! Просто меня не видно».
— Как же меня может быть не видно? Вон я какой!
— Я знаю. Но так ты сказал во сне.
— А дальше?
— Я говорил: «Ты покажись! Покажись, где ты?»
«Сейчас», — говоришь и...
— Что?
— Так... Что-то промелькнуло... «Это ты?» — говорю. «Ага».
— Что — ага?
— Во сне ты сказал: «Ага».
— А меня не видно?
— Не-а. Что-то промелькнуло и всё.
— Та-ак.
— А в другой раз — будто мы с тобой идём по большому лугу. Жарко, жаворонок поёт. И я говорю: «Медвежонок, правда это как давным-давно?.. Вот так же мы шли, и ты пел, и птицы...» А ты...
— Что?
— Молчишь
— Нет, — сказал Медвежонок. — Ты мне лучше снился. Ты мне снился так хорошо, что просто замечательно!
— А как?
— Знаешь, я даже сказать не могу. Я проснулся и целый день ходил радостный.
— А что я говорил?
— Много. Ты и говорил, и пел. Я даже смеялся во сне. И проснулся — весь радостный!
— Откуда ты знаешь?
— Лягушка сказала. Пришла утром и говорит: «Ква-а-а, говорит, ну, Медвежонок, ты и хохотал во сне!»
— Нет, мне так не снилось... А я однажды проснулся и — весь в слезах.
— Ты... не расстраивайся, знаешь? Если я потом ещё тебе приснюсь, ты мне скажи: «Медвежонок, а Медвежонок, хочешь мёду?» И я обязательно скажу: «Хочу!»
— Хорошо бы, — сказал Ёжик.
— Что ж ты думаешь — я мёда не захочу?
— Не знаю. Только ты в следующий раз не молчи, ладно?
Они, разговаривая, перешли поле, прошли лесом и вышли к реке. Было тихо-тихо.
— В следующий раз ты ни за что не молчи, Медвежонок, — сказал Ёжик.
— Нет-нет, что ты! Я обязательно что-нибудь скажу. Уж теперь ты не бойся: я — скажу.
Козявка была серая и противная. Она жила в норке под серым камнем, который лежал между корней большого дерева. А снаружи все было противное. И не серое. Что тоже было противно. Снаружи светило отвратительно яркое и жаркое солнце, дул быстрый холодный ветер, шел противный мокрый дождь, росла омерзительно зеленая трава и птички пели песни слишком радостными голосами.
Козявка никого не любила. Все вокруг были как полоумные. Вечно бегали, пищали, скакали и радовались. Хотя радоваться было ну совершенно нечему. Подумаешь, одуванчики. Или дождь. Или звезды на небе. Ночью вообще темно. И холодно. И солнца нет. Это днем оно ездит по небу, как сумасшедшее, хотя и без него тепло. А ночью, когда ничего не видно - где это ваше солнце? А все это птички и козявки, радующиеся утру? "Как прекрасен этот мир, посмотри..". Услышав такое поутру, козявка лишь натягивала себе на голову серую подушку и мечтала, чтобы все замолчали и дали ей доспать. Короче говоря, козявка никого не любила и ее тоже никто не любил. Маленькие козявочки иногда дразнили ее серой уродиной, а она обзывалась в ответ и кидалась в них мусором - вот чего-чего, а мусора в ее норке было много.
Так продолжалось уже долго и продолжалось бы еще столько же, пока в одну грозу с ужасным ветром в ее норку не занесло большую синюю стрекозу. Козявка ее бы не пустила, но стрекозу так швырнуло ветром, что она попросту выломала дверь и упала на пол. Козявка сначала испугалась. Потом перестала пугаться. А потом подняла дверь и даже подперла ее стулом, чтобы та больше не падала. Пока стрекоза приходила в себя, козявка страшно ругалась. Ругалась на все и на всех. На дождь, на ветер, на дверь, на стрекозу, снова на погоду и даже на соседей - на всякий случай. Наругавшись всласть, козявка перетащила стрекозу на коврик и даже накормила ее крошками - козявка была незлая, хоть и противная.
К утру дождь перестал и выглянуло солнце. Стрекоза попрощалась, поблагодарила козявку за ужин и ночлег, а на пороге обернулась и добавила: "Просто ты себя совсем не любишь. А мир - красивый". И улетела. А козявка лишь молча захлопнула за ней дверь, которая опять сорвалась с петель и ее снова пришлось поднимать и подпирать стулом. Козявка полдня просидела на табуретке. И еще полдня бродила по норке, пиная лапами всякий мусор и разные нужные вещи, которые немножко сломались и не починились.
А вечером дверь снова упала и в серую норку серой козявки ворвался ветер. Козявка отыскала старое зеркало, стерла с него пыль и показала сама себе язык. А потом принялась за уборку. Окрестные козявки всю ночь ворочались под звон и грохот, с которым козявка возила хлам на помойку в старом дырявом корыте. Выкинув кучу всего, козявка нашла старые тряпки и принялась за мытье. Серый коврик оказался зеленым, стол - желтым, на стенах нашлись картинки и даже отыскалось много лет назад пропавшее окошко, про которое козявка думала, что его украли проезжие кузнечики. Потом на печке, украшенной блестящими медными финтифлюшками, козявка нагрела воды и отправилась мыться сама. Какая же она была гряяяязнаяяяя... И вовсе не серая. Правда, голая, потому что все одежки были постираны и сохли на веревочке.
А рано-рано утром, когда солнце еще раздумывает, вставать ли ему или поспать еще немножко, уже не серая, а очень даже чистая и мытая козявка вылезла из норки, подвязала дверь веревочкой и полезла на большое дерево. Она лезла долго. Целый день. Все-таки дерево было большое, а козявка - маленькая. Мимо нее летали птицы. пробегали козявки и козявочки, а козявка все лезла и лезла вверх. И уже почти перед самым закатом вылезла на самую верхнюю веточку дерева, огляделась вокруг с огромной высоты и захихикала. Мир действительно был красивый. Стрекоза не соврала.
Что было дальше, я не знаю. Может, козявка осталась жить на дереве. Может, превратилась в кого-то совсем другого. Может, улетела на паутинке с осенними паучками. Но вниз она так и не спустилась. Правда, тут еще и со стрекозой неясно. Может, это вовсе и не стрекоза была, а какая-нибудь насекомая фея, только прикидывавшаяся стрекозой. Откуда мне знать? Но я знаю - не думаю, не гадаю, а именно знаю - что где бы сейчас ни была козявка, ей там хорошо. Ведь она любит себя. А мир - красивый
Пуговицы вообще страшно любопытные создания. Они всю жизнь смотрят на мир широко открытыми глазами. Был бы у них рот, они бы, наверное, еще и все время болтали. Но рта у них нет. Только глаза. так что они с огромным удивлением таращат на мир круглые гляделки и стараются все-все запомнить. Да-да, пуговичные дырочки - это и есть их глаза. У некоторых особо любопытных пуговок бывает по четыре глаза, но обычно их все-таки два. Существуют еще и другие пуговицы - с ухом на спине. Но они какие-то совсем другие и я о них ничего не знаю. Я только про глазастых.
А эта пуговка была страшно любопытной даже по пуговичным меркам. Хотя внешне - самая обычная пуговка. Маленькая, круглая, черная, пришитая к рубашке. Пуговицы жили на рубашке, болтали ногами и тихонько переговаривались неслышными пуговичными голосами. Им было все интересно. Только одной неугомонной Пуговке все было мало. Ей хотелось посмотреть мир. И поэтому она требовала историй у пуговиц со всех остальных одежек, висевших в шкафу. Те рассказывали, польщенные вниманием. И только ушастые и безглазые пуговицы со старого пальто ворчали, что все это глупости, нужно трудиться и что где родился, там и пригодился. Это были пуговицы старой закалки и их никто не слушал.
Но Пуговке все равно хотелось чего-то еще. И когда она думала о долгих годах на этой рубашке, ей просто плохо становилось. А когда рубашка совсем порвется, пуговицы в лучшем случае отпорют и положат в коробочку. Лежи и жди, пока тебя снова не пришьют. А ведь могут и просто выбросить в мусорник. Отвезут тебя на страшную свалку и лежи там в куче мусора, помня, что пластмасса не разлагается.. От этих мыслей Пуговке становилось страшно и она ежилась, плотнее прижимаясь к родной рубашке.
А однажды рубашку взяли с собой на праздник в порт. Там было так весело! Флаги, корабли, оркестр с сияющими инструментами, певшими "умпа-умпа-умпа", много людей и корабли из разных стран. И Пуговка не выдержала. Она зажмурилась, оторвалась от рубашки, повисла на ниточке и спрыгнула вниз. Но толпа оказалась не для пуговичьих ножек. И было совсем ничего не видно. Короче говоря, Пуговка заблудилась. А вечером ее, бродившую среди кучек мусора, утащила в свою нору страшная портовая крыса. Пуговка перепугалась. Но так как она была несъедобной, крыса ее бросила и занялась своими делами. А Пуговка бочком выбралась наружу и задумалась.
Задумывалась она зря. Потому что ее вместе с сосисочным огрызком утащила к себе в гнездо ворона. Пуговка спряталась от нее среди прутьев гнезда и осторожно выглянула наружу. Мир никуда не делся. И река с отражениями огней все так же текла куда-то. В дальние страны - решила Пуговка и вздохнула. Плавать она не умела. Повздыхав еще немного, Пуговка заснула от огорчений и переживаний. А утром, как следует подумав и решив, что раз уж она тут, надо бы и попутешествовать немного, принялась слезать с дерева.
Попутешествовать ей удалось. Пуговка оказалась везучей. За свою пуговичную жизнь она повидала много стран и побывала даже в тропиках. Она ездила на приборной панели большой дальнобойной машины и смотрела на дороги, лентами разворачивающиеся под колесами грузовиков. Выступала в бродячем цирке вместе с акробатами и ей рукоплескал зал. Пуговка смешила людей вместе с уличными клоунами, месила тесто вместе с пекарем, крепко пришитая к его рубашке и смотрела на мир пуговичными глазками тряпичной зверушки. Пуговка плакала от восторга, пришитая к манжете скрипача и вопила от радости, вертясь на ниточке жужжалки. Она путешествовала автостопом вместе с хиппи и их сумками и пряталась в кармане, как талисман. А потом пуговица устала.
Она лежала в придорожной пыли и думала, что устала путешествовать. Устала прыгать с рубашки на сумку, а с сумки на кошелек. Пуговице хотелось домой. Можно даже в коробочку. Только Пуговка не помнила, где ее дом и это было ужаснее всего. Впрочем, рубашка за эти годы уже давно износилась и никто уже не помнит об оторвавшейся пуговице.. Пуговке стало очень себя жалко. Но пока она размышляла, поплакать ей или все же не стоит, раздался радостный писк. Пуговка не успела опомниться, как маленькие лапки подняли ее с земли и обняли, крепко прижав к пузу. Это была маленькая сказилка, которая еще не знала, про кого она. Точнее, теперь уже знала, что она Сказилка про любопытную пуговицу
Ева Орловская
Это была зверушка. Неведомая зверушка. Неведомая она была потому, что ее никто не видел. А никто ее не видел просто потому, что она была очень застенчивая. Это было давно. Давно, когда земля на самом деле была плоской. Синими вечерами зверушка выходила из дома и шла к краю земли. Там она садилась, свешивала лапки вниз и смотрела на звезды. Земля была плоской. И круглой. Поэтому, если звездной ночью сесть на ее край и свесить лапки вниз, земля оставалась за спиной. А звезды были везде. Впереди, слева, справа, сверху и даже снизу. А еще на краю земли всегда дул ветер. И если всю ночь просидеть так, лапки могут совсем замерзнуть. Поэтому зверушка всегда брала с собой носки. Полосатые. Она подходила к краю, развязывала узелок и доставала носки. Садилась, натягивала носки на лапы и устраивалась там до утра. Наверное, это было похоже на то, как если сидеть тихой летней ночью на краю длинного пирса, уходящего в океан, когда звезды отражаются в спокойной воде. Только здесь внизу вместо моря была холодная пустота, дышащая ветром, над которой можно было болтать ногами в полосатых носках. Когда начинало светать, зверушка вставала с нагретого местечка, завязывала носки в узелок и шла домой под бледнеющими звездами. А дома ее нередко ждал мрачный кошак, опять недосчитавшийся носков и поэтому не могущий уйти по своим делам. Ведь носков было всего десять пар - ровно четыре комплекта. А потом зверушка залезала под теплое одеяло и засыпала. А что ей снилось - я никогда не узнаю. Ведь зверушка жила давным-давно. Когда земля на самом деле была плоской...
Говорят, очки появляются на свет из рецепта. Правда, сами очки считают, что это всего лишь сказки для малышей и на самом деле все происходит совсем по другому. Но так или иначе, с рецептом или без, новенькие очки, недавно появившиеся на свет, сладко спали в ящике шкафчика, лежа в бумажном пакетике.
Но тут ящик выдвинули, пакетик вытащили, разбуженные очки бесцеремонно вытряхнули на яркий свет и, не успели они опомниться, немедленно нацепили на чей-то нос. Очки спросонья страшно перепугались и немедленно обляпались. Их сняли, протерли мягкой тряпочкой и снова посадили на нос. Очки крепко уцепились за нос обеими лапками и начали нервно озираться по сторонам.
Больше всего на свете им сейчас хотелось завизжать, забраться на макушку и сидеть там, вопя и трясясь. Но пищать они не умели, а отпустить нос, за который они крепко цеплялись, было выше их сил. Тем более, что очки страшно боялись упасть. Пришлось сидеть на месте, бояться, пугаться и стараться не сползать куда-то вбок. Вечером их сняли и положили в футляр. Измученные очки замотались в тряпочку и крепко уснули без снов.
А утром очки снова вытащили наружу и снова нацепили на нос. Очки уже немножко привыкли, так что смогли уже не только крепко держаться, зажмурившись, но и посматривать по сторонам. Им было уже не только страшно, но и интересно. Вообще же быть очками-которые-носят-на-носу оказалось очень интересно. Попробуйте сами - вам наверняка понравится
Линейный вид
